В 1965 году Анатолий Васильевич Коробов, заместитель Председателя Госплана СССР, руководивший подготовкой рабочих материалов хозяйственной реформы, однажды попросил меня сделать обзор подготовки и хода крупных реформ в прошлом нашей страны. Он сказал: «Революции и восстания мы изучаем неплохо, а вот как проводились реформы, знаем гораздо хуже».
Я не совсем понял, почему надо отвлечься от напряженных обсуждений набора директивных показателей, но начал читать литературу и беседовать с историками.
Денежную реформу Витте и аналогичные меры я сразу отставил как частные. Столыпинская реформа не завершена. Петровские реформы явно интересны, но надо было затратить много времени на поиск оригинальных материалов. НЭП, в соответствии с установившейся тогда традицией, я считал не столько поиском нового, сколько «отступлением» к ряду старых форм. Индустриализацию и коллективизацию я воспринимал не как крупнейшие реформы, проведенные сверху, а как утверждение единственно мыслимых форм социалистического хозяйствования.
Словом, вскоре у меня остался один объект — реформа 1861 года. Мне очень помог профессор МГУ Петр Андреевич Зайончковский, автор книги об этой реформе.
Сделать сообщение А. В. Коробову о первых результатах я не успел. У Анатолия Васильевича за несколько дней до сентябрьского (1965 года) Пленума произошел тяжелый сердечный приступ, и он не смог участвовать в реализации дела, которому отдал все свои силы. Через пару лет он попытался выйти на работу, но спустя две недели умер во время выступления на заседании Госплана СССР.
В последующие годы я продолжал читать мемуары и другую литературу, делать выписки. И я все больше чувствовал, что вижу в реформе нечто такое, что знают, но не выделяют профессиональные историки. Все дело в том, что у меня для разглядывания прошлого был прибор, которого у них не было,— непосредственный личный опыт участия в реформе 1965 года.
Конечно, в чисто научном, историческом плане я ничего не открыл относительно 1861 года. Более того, скорее всего, я даже всю известную историкам литературу не прочел. Эта работа о том, что можно увидеть в прошлом в свете моего собственного понимания как проблем настоящего, так и опыта прошлого. Это своего рода субъективный взгляд на объективные факты истории.
Важнейшим фактором, определившим падение крепостного права, была многовековая борьба крестьянства против феодального гнета, а также движение прогрессивных сил общества, начиная с Радищева, декабристов и в особенности революционных демократов. Эта сторона дела достаточно глубоко исследована специалистами и широко известна. Меня особенно интересовала еще одна сторона, управленческая. Возможно, некоторые мои утверждения покажутся историкам спорными - - картина этого этапа русской истории, естественно, выглядит для них иначе, чем для меня. Возможно, у меня есть и некоторые исторические неточности. Но, я думаю, такой анализ известных событий имеет смысл, и особый — сегодня.
Если деятельность Екатерины II целиком направлена на активное закрепление крестьян, то у Павла I можно обнаружить противоречивое сочетание и мер по закрепощению, и первых попыток регламентировать крепостное право. А Александр I и Николай I уже постоянно заняты обсуждением и подготовкой мер по реформе крепостных отношений, проводят ряд из них в виде эксперимента, а другие принимают в качестве законов.
Первые попытки правительства как-то регламентировать отношения помещиков и крестьян предпринял Павел I. Так как до этого власть помещика была практически беспредельной, то сам разговор о регламентации его отношений с крестьянами на практике мог означать именно ограничение крепостного права.
Указом 1797 года Павел I установил трехдневную барщину. Но указ был изложен неясно. То ли никак нельзя заставить крестьян работать больше трех дней, то ли не рекомендуется это делать. Еще важнее было то, что исполнение указа возлагалось на самого помещика. Естественно, что практически указ не исполнялся. Однако имело значение само открытое провозглашение идеи ограничения крепостных отношений и права царя вмешиваться в эти отношения.
Александр I в начале царствования отрицательно относился к крепостному праву. Он как-то отметил: «Если бы образованность была на более высокой ступени, я уничтожил бы рабство, если бы это даже стоило мне жизни». Даже если это заявление — только лицемерие, то уже сам факт того, что русскому царю пришлось лицемерить, многое значит.
Александр I решился начать обсуждение проблем крепостного права. Предметом обсуждения стали, во-первых, запрещение торговли крепостными без земли, во-вторых, ограничение права отрывать крестьян от земли и превращать их в дворовых, в-третьих, регламентирование повинностей крестьян в пользу помещика, в-четвертых, право помещиков, которые этого хотели, отпускать своих крестьян на свободу.
Обсуждения велись в сверхсекретной обстановке — не в аппарате правительства, а в чрезвычайно секретной комиссии. Скрывали сам факт обсуждения даже от министров и губернаторов.
В комиссии шел своего рода футбол: то царь хотел — члены комиссии возражали, то члены комиссии что-то предлагали, а царь не утверждал.
Законодательные итоги благих намерений нового царя оказались мизерными. Запретили в «Санкт-Петербургских ведомостях» печатать объявления о продаже людей без земли (чтобы не терзать императора постоянными напоминаниями о крепостном праве).
Далее, была прекращена раздача государственных крестьян в собственность помещикам. В 1808 году запретили продавать крестьян на ярмарках опять-таки, чтобы не портить общий вид страны. В 1809 году отменили право помещиков самим ссылать крестьян на каторгу.
В 1804—1814 годах принят ряд мер, касающихся крестьян Эстляндии, Курляндии и Лифляндии, где был начат процесс безземельного освобождения крестьян.
Самой радикальной мерой для России был указ о вольных хлебопашцах. Проект указа вызвал бой в Государственном Совете. Указ, говорили выступающие, возбудит «превратные толки», напугает помещиков, а крестьяне «возомнят». Но все же указ был в 1803 году принят.
Теперь помещик мог (за плату или бесплатно) отпустить своих крестьян в вольные хлебопашцы. Но сделать это можно было только с землей. Правительство отстаивало свои интересы: иметь исправного плательщика податей. Но для большинства помещиков отказ не только от крестьян, но и от земли означал уже разорение, а чтобы этого не случилось, надо было взять с крестьян сумму платежа, большинству из них непосильную.
Каковы практические итоги? Помещики продолжали публиковать объявления в той же газете, но уже без слова «продажа», а типа: «Отдается в услужение девка...» Читатель понимал, а правительство делало вид, что не понимает. После указа 1803 года всего в ста шестидесяти одном случае помещики отказались от крепостных и только в семнадцати из них крестьяне были отпущены бесплатно. В четырех случаях казна дала дотацию крестьянам, чтобы они могли расплатиться. Всего ушло в вольные хлебопашцы пятьдесят тысяч душ мужского пола...
Таковы, говоря словами дореволюционного историка Катаева, «более чем скромные итоги царствования, подававшего в начале так много надежд».
Вопросом о крепостном праве занимался и Николай I. Подавив восстание декабристов, он в ходе следствия многое понял, и в частности то, что вопрос о крепостном праве — один из главных. Не исключено, что царь намеревался и решить его, чтобы навсегда выбить почву у любой оппозиции. Так, принимая в своем кабинете графа Киселева, Николай показал на полки, уставленные картонными папками, и сказал: «Здесь я со времени моего вступления на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства».
Именно при Николае 1 с вопроса о крепостном праве хотя бы в своем кругу было снято табу. Вопрос обсуждали — по-прежнему секретно, но уже в официальных комитетах, правда все еще прикрытых маскирующими их занятия названиями.
Первый секретный комитет был учрежден уже в 1826 году и работал до 1830 года. Он провел почти пятьдесят заседаний. Основой обсуждения стал проект известного либерального государственного деятеля еще александровской эпохи М. М. Сперанского. Проект ставил задачей облегчить применение указа 1803 года, в частности дать разрешение на освобождение крестьян без земли. Земля оставалась бы помещику, получавшему к тому же наемного работника. Но комитет отказался от этой идеи и высказался за то, чтобы вопрос о помещичьих крестьянах пока отложить.
Было предложено ограничить перевод хлебопашцев в дворовые, введя на каждого дворового двойной налог (сам Николай I предлагал комитету ввести за это тройную плату). Рекомендован и ряд других мер в пользу крестьян. Но даже эти частные меры — во избежание «лживых толков у крестьян» и «опасений помещиков» - было решено спрятать среди тех, что отвечали пожеланиям крепостников.
В итоге был подготовлен Закон о состояниях. В нем изменения в пользу дворян полностью заслонили мелкие частные мероприятия в интересах крестьян. Но и этот закон, принятый Государственным Советом в 1830 году, тогда не был введен в действие и оглашен. Причина следующая: холера создала неподходящую ситуацию. Надо заметить, что в царской России на пути либеральных мер не раз вставали грозные стихии отечественной природы. Видимо, божественный промысел сочувствовал властям. Для всех последующих комитет 1826—1830 годов стал образцом. Сначала делались широковещательные заявления. Затем принималось решение прикрыть суть готовящихся изменений: вместо обсуждения вопроса об «отмене крепостного права» начинали рассматривать тему «улучшение крепостного состояниям Проходило время, и возникала еще более туманная цель «совершенствования быта крепостных крестьян».
Затем начинали трудиться над формулировками. В их канцелярской тарабарщине отчетливо сливались стремление крепостников ничего существенного не менять и задача чиновников обеспечить себя работой на будущее. Царь Николай I как-то высказал мысль, что законы надлежит писать так, чтобы народ чувствовал необходимость прибегать к власти для истолкования этих законов. А Александр II впоследствии записал в черновике выступления в Государственном Совете: «Условия об обязанных крестьянах (1842 год) были придуманы, может быть, с умыслом таковым, что их невозможно было исполнить».
Когда же текст сверхумеренного проекта бывал готов, начинались речи, полные предостережения об опасностях покушений на «основы строя», о недопустимости отхода от «духовных ценностей, завещанных нам отцами нашими» и т. п.
В итоге — или ноль, или ноль плюс мелкие меры, означавшие по сути дела не продвижение вперед, а погребение обсуждавшейся меры.
Так работал комитет 1839—1842 годов. Так работал комитет 1840 года (быстро распустившийся). Это тоже метод работы комитетов тех лет — самораспуститься «впредь до удобного времени». Затем работал созданный вместо него комитет 1844 года. Далее шел комитет 1846—1848 годов.
Словом, комитеты работали непрерывно. Можно было предлагать все что угодно по частностям, но нельзя было трогать сути системы, касаться ее базисных принципов. Создавалась имитация деятельности, видимость продвижения.
В итоге — безобидный указ 1842 года «об обязанных крестьянах», в котором на деле проведен принцип как раз добровольности (как и в указе 1803 года) действий помещиков при освобождении крестьян. Комитет 1844 года о дворовых рекомендовал, говоря словами его же проекта, «меры некрутые, постепенные, и, так сказать невидимые».
Самые крупные из практических мер Николая I были связаны с инвентариями. Так называли регламентацию отношений крестьян и помещиков. Инвентарии относились прежде всего к западным губерниям империи, где правительство стремилось опереться на крестьян в борьбе со склонными к борьбе за независимость польскими дворянами. Побудительный мотив «решительных» правительственных действий, таким образом, надо искать не в сфере экономики, а в политике, в таком жизненно важном вопросе, как сохранение территориальных захватов империи.
Однако и на западе инвентарии поручили составлять самим помещикам. Крестьяне об инвентариях не знали. Утверждали их царские чиновники на местах.
И хотя сам Николай I придавал инвентариям большое значение и торопил работы («Делом сим не медлить, я считаю его особо важным»), распространить их даже в западной части империи оказалось трудно.
Комитет 1846 года был создан по настоянию министра внутренних дел Перовского. Перовский, как и полагается шефу полиции, назвал записку без околичностей, прямо и четко: «Об уничтожении крепостного состояния в России». (Так впервые появилась эта формулировка и то в чьих устах! Тоже характерная черта тех лет: полиция часто предлагала более радикальные меры, чем чиновники других ведомств.) Комитет возглавил наследник престола, будущий император Александр II. Помимо министра внутренних дел, туда вошли шеф жандармов и другие «власть имеющие лица».
Обсуждения в новом комитете были прерваны революцией 1848 года в Европе, и теперь уже надолго. Это еще одна черта российских реформ: самые скромные либеральные шаги обычно парализовались восстаниями на Западе и в Польше. Как будто западные радикалы специально спешили дать повод крепостникам раздувать страхи н страсти: «Смотрите, до чего там дошли, начав реформы!» И тут же принималось решение прекратить всякие «послабления».
Характерно, что и царь маневрировал. За кулисами, в секретных комитетах, говорил одно, а в публичных речах совсем другое. В комитетах разрешал готовить реформы, а в речах говорил о верности крепостничеству. Правда после 1848 года Николай I стал на защиту крепостного права без обиняков. Держаться за старое — в этом он видел единственный путь сохранения своей власти в мире, где на его глазах так много королей потеряли ее...
И все же работа комитетов не прошла бесследно. В них был собран большой материал, выкристаллизовались многие грани и аспекты проблем. В комитетах сформировались владеющие вопросом кадры. Здесь многое уяснил себе наследник престола Александр. И самое главное — здесь все более осознавалась глобальная идея русского варианта отмены крепостного права, отличного и от прусского, и от американского; идея такого освобождения крестьян, которое бы позволило обязательно сохранить царя, его династию и его бюрократический аппарат.
Николай I, так и не решившийся на какие-либо существенные меры в отношении помещичьих крестьян, пошел на некоторые реформы для крестьян государственных и удельных. Государственные крестьяне (включая бывших церковных, вольных хлебопашцев 1803 года, обязанных крестьян 1842 года, колонистов и т. д.) составляли около одной трети населения России.
Хотя госкрестьяне не были крепостными, их история наглядно показывает, как прав был В. И. Ленин, говоря о кооперации, что основные производственные отношения (в данном случае крепостничество) подчиняют себе все другие формы. И те крестьяне, которые, по сути, могли бы быть свободными фермерами, стали практически крепостными.
Государственными крестьянами управлял департамент, находящийся в составе Министерства финансов. Главной проблемой был сбор налогов с этих крестьян. Хотя давно отменили систему кормления, когда местные власти существовали за счет подчиненных территорий, и ввели подушную подать, государственный крестьянин на практике был в полной неизвестности, сколько ему надо платить податей и за что.
Учет был в хаосе. Правда, это был тот вариант хаоса, который выгоден начальству, так как создает условия для его произвола и наживы. Чиновникам в интересах обеспечения «средней» по губернии разрешалось перераспределять невнесенные подати между деревнями. Создавались условия для «заботы» и «попечительства» о «хороших» деревнях и для «строгостей» к «плохим». Деление на «исправных» и «нерадивых» нередко прямо зависело от размеров взяток тем, кто перераспределял недоимки.
Это все расстраивало крестьянское хозяйство, расшатывало его материально и подрывало морально. Пьянством государственные крестьяне превышали все иные сословия и группы населения далекой от трезвости России.
Реформы для государственных крестьян проводил граф Павел Дмитриевич Киселев. Он был знаком с идеями декабристов, часто беседовал с Пестелем и еще в 1816 году подал Александру I записку об освобождении крестьян. Но в общество декабристов он не входил.
Павел Дмитриевич был образцом классического бюрократа, он верил в возможность переустраивать реальную жизнь, издавая бумажные документы (законы, инструкции, постановления) Он не осознавал того важного факта, что бумага, оказавшаяся в противоречии с реальными интересами, будет выброшена, не замечена, обойдена, неверно истолкована. Он верил в право высшего чиновничества выстраивать действительность по издаваемым им законоустановлениям.
Но он был добросовестным бюрократом и, готовя бумагу, на сбор сведений не жалел сил. Николай I называл его «начальником штаба по крестьянской части».
Получив поручение, Киселев провел детальные ревизии. Он выбрал четыре наиболее типичные губернии — Псковскую, Московскую, Тамбовскую и Курскую, отражавшие особенности различных полос России. Потом, в 1836 году, сам изъездил эти губернии, проверяя итоги ревизии. Цену своим ревизорам и их отчетам он явно знал. В 1837 году был составлен доклад царю.
Прежде всего, Киселев рекомендовал изъять госкрестьян из ведения Министерства финансов, чтобы искоренить подход к ним только как к источнику податей. Он предложил создать Министерство государственных имуществ, и в 1837 году царь это сделал, назначив Киселева министром.
В губерниях были созданы соответствующие губернские палаты. Плохо соблюдавшиеся указания Павла I о выборности сельских руководителей в селах Киселев уточнил и четко регламентировал. Десять человек избирали десятского, на сто был староста, на село — старшина. Его избирал сельский сход. Сход избирал местный суд — сельскую управу, смотрителя хлебного магазина, пожарных, старост. Так был создан своеобразный аппарат, сочетавший назначенных сверху и выборных снизу. «Стык» наступал на уровне волости, где представитель центральной власти руководил волостным сходом и волостным старшиной.
В 1843 году Киселев (впервые в России) опубликовал для сведения всех желающих отчет, который его министерство представило царю. Отчеты публиковались и дальше.
В противовес прежнему мнению, хорошо представленному в словах приказчика, приведенных А. С. Пушкиным в «Истории села Горюхина»,— чем мужик справнее, тем он непослушнее, н чем больше его разорить, тем легче им управлять. Киселев считал, что госкрестьянин будет исправно платить налоги, если он будет состоятельным.
И Киселев раздал крестьянам два с половиной миллиона десятин земли из госфонда, в том числе полмиллиона десятин тем. кто вообще не имел земли. Два миллиона десятин леса были также отданы сельским общинам. Было переселено почти 200 тысяч душ крестьян, и им было дано еще два с половиной миллиона десятин, по восемь — пятнадцать десятин на душу.
Были созданы для кредита крестьянам вспомогательные кассы, и полтора миллиона рублей составили ежегодные ссуды. Организовали более пятисот мелких сельских сберкасс, более трех тысяч хлебных магазинов, чтобы сохранять хлеб на случай неурожайных лет.
Вместо уравнительной подушной подати ввели подать с учетом качества земель и произвели их опись. Подать была переложена с работника на землю, главный фактор производства.
Рекрутская повинность теперь не тяготела всю жизнь над крестьянином если его не призывали до двадцати лет, далее он мог заводить семью и жить спокойно.
Было построено шестьсот казенных кирпичных заводов, поставлявших крестьянам дешевый кирпич.
Киселев ввел обязательное оспопрививание. До него на всех госкрестьян было всего 60 училищ с 1800 учениками. К концу его руководства было уже 2500 училищ со ПО тысячами учащихся, в числе которых — 18 тысяч девочек.
Тяжелый бой выдержал Киселев с кабатчиками и откупщиками. Так как издавна кабаки барин в свои селения обычно не пускал, то они оседали в деревнях государственных крестьян. Киселев понимал, что просто закрыть кабаки не удастся, ибо казна теряла доход. И он нанес своеобразный удар: вместо каждого кабака он выдавал общине деньги на строительство церкви, которой поручалось обязательно учить детей грамоте. Появился мощный союзник в борьбе с кабаками — церковь. И. несмотря на вопли откупщиков, число кабаков удалось сократить: душа крестьянина была важнее его тела, важнее денежного дохода от водки.
Киселев завел опытные поля, опытные пасеки, опытные сады.
И забитая, засеченная, одуревшая и спившаяся деревня, дрожавшая перед каждым человеком в мундире, стала трудиться, оправляться. При этом от казны не было взято ни рубля. Министерство Киселева работало, так сказать, на самоокупаемости. Более того, за двадцать лет до Киселева подати составили 391 миллион рублей, а недобор податей 33 миллиона рублей — почти десять процентов. За двадцать лет его работы податей было собрано 506 миллионов, а недобор составил всего 17 миллионов, то есть около трех процентов.
Киселев выступил с идеей: вообще постепенно скупить у помещиков все частные имения и сделать всех крепостных государственными крестьянами. Ему удалось скупить 178 имений с 55 тысячами душ крестьян.
На Киселева обрушилась критика. Справа — за попытки подорвать крепостное право, так как село государственных крестьян со школой и фельдшером было укором для любого барина. А слева его критиковали за бюрократическое командование крестьянами, за разросшийся гигантский чиновничий аппарат.
Реформы Киселева действительно были чисто бюрократическими и вели к росту числа чиновников, которые, естественно, кормились за счет крестьян. Бенкендорф в жандармском отчете Николаю I за 1842 год отмечал: «Прежде уезд государственных крестьян жертвовал для одного исправника и двух или трех заседателей, а ныне за счет крестьян живут десятки чиновников».
Реформы шли сверху, они не вовлекали крестьян, все держалось на страхе.
Это было «попечительство», что в корне душило инициативу самих крестьян. Достаточно указать, что документы, изданные о госкрестьянах, включали 4000 статей. Главная идея: начальство облагодетельствует крестьян. Чего они сами хотят, к чему они готовы — об этом их не спрашивали. Делается то, что начальство считает разумным и нужным.
Это резко ослабляло реформы. Когда местные власти невольно (или чаще сознательно) отходили от идей Киселева, то бороться с этими уклонениями было практически некому. Оставался один путь: усиление контроля одних бюрократов над другими, увеличение аппарата.
Реформы Киселева на практике создали огромный новый слой чиновников. И многие нз них усердствовали в борьбе за присвоение денег, выделенных на школы и магазины.
Внедрение всего того, что крестьяне еще не поняли, не сделали своим личным делом, шло медленно. Ускоряли внедрение опять-таки не возбуждением активности масс, а напротив, путем укрепления дисциплины, с помощью палки или введением на постой солдат. Розгами и штыками внедряли, например, прогрессивное земледелие в виде картофеля.
Воспользовавшись тем, что реформы Киселева не спасли государственных крестьян от голода 1839 -1840 годов, враги реформ стали приписывать этот голод не их непоследовательности и неполноте, а самому факту их проведения. Киселев был назначен на почетный пост — послом в Париж. Но он доказал правительству выгоду от благоустроенных, имеющих землю крестьян. Этот факт потом существенно довлел при обсуждении вариантов реформы 1861 года.
Удельными назывались крестьяне, принадлежащие царской семье. Их численность составляла почти миллион мужских душ. Управлял этой «отраслью» департамент уделов и назначенные им на места чиновники.
Правительство было убеждено, что крестьяне «...не понимают собственной пользы и не в состоянии оценить мер, клонящихся к их благосостоянию, посему нужна рука попечительная, которая бы вела их к предназначенной цели с верным пониманием местных способов и потребностей». Словом, здесь торжествовала мораль бюрократа: без руководства свое счастье подчиненные сами не найдут н, пожалуй, наделают глупостей, заблудятся, собьются с пути прогресса. Поэтому надо ими твердо управлять.
Правда для удобства такого управления сверху среди удельных крестьян пытались ввести начала такого же самоуправления, как и у государственных. Но ревизия в 1803 году вместо самоуправления крестьян обнаружила самоуправство чиновников. Выход искали тоже чисто бюрократический. Раз вы, крестьяне, безразличны к выборам, которые мы вам столь любезно дозволили, то мы сократим число избираемых вами лиц и увеличим сроки перевыборов. Появилось в селах удельных крестьян лицо уникальное, но типичное для бюрократической демократии: бессрочный выборный голова. Если проворовывался выбранный крестьянами администратор, то растрату взыскивали с крестьян «в наказание за неосторожность в избрании неблагонадежных».
В 1803 году у удельных крестьян было решено образовать образцовые хозяйства. Дело, конечно, прежде всего начали с введения дополнительных штатов чиновников. Но в заботах об аппарате н чиновниках как-то забыли снабдить образцовые хозяйства лошадьми. А это тогда было одним из главных средств производства. И эти образцовые хозяйства, организуемые сверху бюрократами и руководимые бюрократами на местах, по словам самого министра уделов стали такими, что «делают крестьянам большое от этого заведения отвращение».
Николай I, переполненный верой в благотворительность начальственного помысла, вновь вспомнил о необходимости создать в удельных селах своего рода «маяки» в виде образцовых хозяйств, чтобы дать в царских имениях пример и частным хозяйствам, и госкрестьянам.
На этот раз было решено вести дело научно — с целью доказать, что «при науке, умении и трудолюбии пески и болота превращаются в пашни и луга». Но забыли, что нет таких наук, которые бы не удалось бюрократам превратить в служанок.
Научность состояла в том, что предложили сначала отобрать н обучить образцовых хозяев. Для этого в 1833 году открыли земледельческие училища.
Образцовым хозяевам после учебы выделили и дом, и средства, и Евангелие, и семена. А главное — снабдили их бесчисленными предписаниями, вплоть до того, что читать, и какую пищу готовить, и из чего, по каким дням недели, в какие дни и что сеять и т. д.
Предписания определяли, что образцовый хозяин не имеет права отлучаться из своего хозяйства (поскольку не было веры в желание этого хозяина трудиться). Разрешение на отлучки давал чиновник. Он за итоги работы хозяйства не отвечал и за мзду такие разрешения давал. Чтобы бороться с этим, усилили сверху контроль за отлучками. Так, если отлучка была больше недели, разрешение мог дать только министр уделов!
Но главным камнем преткновения стала жена образцового хозяина. Пустить это дело на самотек в организованном государстве было совершенно недопустимо. Поэтому отыскать хозяйку поручалось местному начальству. Ему тоже не вполне доверяли. Поэтому местные чины должны были сообщать министру уделов сведения о склонности этой будущей хозяйки к ведению дел. Правда за взятки анкеты отсылались липовые. И чтобы пресечь это, в 1846 году были созданы училища для деревенских девиц, предназначенных в жены образцовым хозяевам — выпускникам земледельческих училищ. Так что не допускалось никаких случайностей.
Как видим, в своих уделах царь не был ничем стеснен, и логика бюрократического пути подъема сельского хозяйства достигла вершины: готовим и образцовых хозяев, и образцовых жен для них.
Всего удалось создать двести пятьдесят образцовых усадеб. Ряд лет в столицу исправно шли рапорты об их успехах. А когда на престол взошел новый царь, началась ревизия. Оказалось, что образцовые хозяева в основном живут не сельским трудом, а ремеслами, которые они изучили в училищах. Усадьбы же процветают только потому, что окрестных крестьян, не участвовавших в эксперименте по созданию «маяков», чиновники силой сгоняют в эти хозяйства на бесплатную работу. И «ни один крестьянин не перенял чего-либо из тех приемов».
Печать бюрократического творчества лежала и на других мероприятиях в царских уделах, например на общественной запашке. Ее ввели в 1827 году, чтобы сборы с этой запашки составили запас на случай голода и хранились бы в таких же хлебных магазинах, как и у государственных крестьян.
Первые годы урожаи на общественной запашке были хуже крестьянских, собиралось мало. Тогда было решено ввести материальное стимулирование. Но не крестьян, а ответственных за эксперимент чиновников. Те сразу ожили, и урожай на общественной запашке вдруг вырос в три раза против максимума у крестьян. Откуда такой прогресс? Все объяснялось просто. Чиновники заставляли удельных крестьян весь навоз вносить только на общественную запашку.
При таких темпах роста урожаев вознаграждения отдельных чиновников были значительны. Управляющий удельным имением мог получить несколько тысяч рублей в год.
Общественная запашка стала источником доходов чиновников и центральных органов удельного хозяйства, так как десятая часть фонда премий местных чиновников отчислялась в фонд премий чиновникам центральных органов.
С 1829 по 1861 год от продажи хлеба с общественной запашки было выручено четырнадцать миллионов рублей серебром. Из них шесть миллионов ушло на вознаграждение чиновников «за надзор за общественной запашкой». Полтора миллиона составило отчисление на премии центральных чиновников. Пять миллионов было уплачено в счет долгов удельных крестьян. И только остальное пошло на поднятие сельского хозяйства. А хлеба всего набралось по полторы четверти на душу: от голода это не спасало. Это был не прогресс. Вернее, это тот его вариант, который прежде всего обогащал осуществляющих «надзор» за прогрессом чиновников.
Таким образом, оба эксперимента — и у государственных, и у удельных крестьян — были попыткой бюрократического командования их деятельностью.
Но эти эксперименты имели и другое значение: они убедительно доказали невозможность решать проблему по частям, необходимость отмены крепостного права в целом.
В 1834 году Николай I заявил Киселеву: «Мы оба с тобой имеем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают и который их пугает... Я говорил со многими из моих сотрудников и ни в одном не нашел прямого сочувствия, даже в семействе моем некоторые были совершенно противны. Несмотря на то, я учредил комитет из семи человек для рассмотрения постановлений о крепостном праве». Николай I сваливал все на свое окружение.
Действительно, он осознавал базисную проблему государства. Он отмечал, что для «глубокой реформы, которой требует Россия, мало одной воли монарха, как бы он ни был тверд и силен. Ему нужно содействие людей и времени». А «людьми» в представлении царя были сторонники и холопы монархии. Поэтому Николай не нашел внутри своей системы сил для реформы. А сил вне этой системы или не видел, или боялся, не без основания опасаясь, что эти силы обойдутся и без царя.